Владимир Громов: «С концерном «Белнефтехим» всегда приятно сотрудничать»

Когда эффектный Владимир Громов выходит на сцену, «сердце красавиц... как ветер мая» замирает. Народного артиста Республики Беларусь называют бархатным голосом Большого театра оперы и балета, платиновым баритоном страны. В его репертуаре как произведения великих классических композиторов, так и популярные романсы, а также качественные песни современных авторов. Благодаря активной концертной деятельности Владимира Громова знают не только заядлые столичные театралы, но и широкая аудитория. Ценят его творчество и в нефтехимической отрасли, ведь ведущий солист Большого — частый гость праздничных концертов на наших предприятиях.

— Владимир, если писать либретто вашей жизни, то кого назовете главным героем?

— Саму жизнь. Она нас ведет, испытывает, учит, делает нам какие-то предложения, которые мы либо принимаем, либо отвергаем. Давно заметил, что, если происходит что-то хорошее, многие говорят: «Повезло!» Но на личном опыте не раз убеждался в том, что шанс дается каждому из нас и именно в тот момент, когда есть возможность им воспользоваться. Другое дело, решается человек на это или нет.

— А вам часто везет, или все, что вы сейчас имеете, — это результат труда над собой, над отношениями, над обстоятельствами?

— Если говорить про везение в широком понимании, то, наверное, случается. Но если разбираться, то моя жизнь и то, что у меня есть, — это череда закономерностей, и я знаю, чего они стóят. Чтобы «везло», зачастую приходится от чего-то отказываться, чем-то жертвовать. Так происходит со всеми, кто серьезно занимается любимым делом и достигает успехов. За все в жизни приходится расплачиваться — свободным временем, энергией...

Я своим детям говорю так: чтобы в будущем посвятить себя тому, чего хочется и к чему лежит душа, в детстве надо делать то, что говорят взрослые, иначе получится наоборот — в детстве вы делаете, что хотите, но потом придется всю жизнь выполнять то, что скажут. Конечно, гораздо проще сидеть на диване, пялиться в мобильник, гонять по улице с друзьями, то есть тратить себя впустую. Но если человек, думая о будущем, готовит себя к нему, вкладывает в свое развитие, усердно трудится, это непременно даст ожидаемый результат, а окружающие скажут: «Повезло!»

Горжусь тем, что занимаюсь любимым делом. Для меня это огромное счастье. Многие измеряют такое «счастье» достатком, зарплатой. Для меня важнее внутренняя гармония, которая настраивает на творчество и даже отодвигает бытовые неурядицы на второй план. Я никогда не думал о том, как бы выбрать такую профессию, чтобы побольше зарабатывать. Моя работа для меня — это когда «сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может». Повезло!

— В детстве вы пели «в лесу родилась елочка...»?

— Наверняка да. И «маленькой елочке холодно зимой...» тоже. Я рос в музыкальной семье, учился в музыкальной школе. Играл на гитаре. Пел много и часто, в том числе бардовские песни. Практически каждое лето отец, педагог по игре на гитаре, брал меня, подростка, и мы уезжали с ним на месяц-два на Черное море в так называемые экспедиции — песни собирать. Жили в палатках. Это сейчас у всех смартфоны, колонки, а раньше туристы любили вечером у костра песни под гитару петь. Мы с папой тоже пели, заодно отмечали для себя новые композиции. Из каждой экспедиции привозили их по 50—60 штук. Аккорды и слова записывать было неудобно и некогда, приходилось либо «клинописью», как я говорил, помечать, либо просто запоминать. Сейчас многое забылось, хотя иногда всплывает, будто из другой жизни, строчка или мелодия.

— Когда почувствовали вокальный талант?

— Пел я всегда, но тяготел больше к гитаре, с 16 лет уже преподавал игру на ней — в музыкальной студии, потом в столичной музыкальной школе № 2. Все изменила армия. Я служил в Борисове в отдельном батальоне связи, а через полгода меня перевели солистом-гитаристом в Ансамбль песни и танца Вооруженных Сил, где вскоре предложили еще и петь в хоре. После демобилизации я поступил на вокальное отделение музыкального училища имени М.И. Глинки, и там началось серьезное понимание того, что это может стать моей профессией.

Самое сложное было поверить в свои силы. Голос не станок и не прибор, где можно что-то подкрутить, настроить, и он заработает как надо. Это огромный труд, это кропотливый и долгий процесс. Чего стоит коммуникация между учеником и педагогом! Педагог объясняет, что нужно делать с голосом для того, чтобы он звучал, а ты должен это понять, почувствовать и выполнить — какую-то мышцу ослабить, какую-то натянуть... Невозможно научить человека правильно петь за два-три урока, это шлифуется годами. Даже начав профессиональную карьеру, исполнители продолжают работать над голосом, избавляться от каких-то недостатков. Очередное произведение несет новые задачи и проблемы, и ты пытаешься с ними справиться. И это мы говорим только про технику пения. А еще есть художественная сторона.

Помню, как во время учебы в музучилище исполнял на отчетном концерте в Костеле Святого Роха (тогда там был камерный зал Белорусской государственной филармонии) арию Фигаро из оперы Моцарта. И в тот момент я отчетливо осознал, что не ошибся с выбором того, чем планирую заниматься всю жизнь. 

— Как начиналась ваша карьера в Большом?

— Когда я учился уже в Белорусской государственной академии музыки, меня взяли в труппу сначала стажером, потом перевели в штат солистом. Это было в октябре 1999 года. В ноябре я исполнил крохотную роль в спектакле «Севильский цирюльник», а уже в декабре спел капрала драгуна Моралеса в «Кармен». Первый спектакль прошел хорошо. А на втором я так переволновался, что за кулисами забыл все слова, но едва ступил на сцену — тут же вспомнил.

— К помощи суфлера прибегать доводится?

— В Большом театре суфлерскую будку давно убрали, хотя я ее еще застал. У меня, кстати, был забавный случай с суфлером, но не у нас, а на гастролях в Одесском театре. Там сложная ситуация с акустикой. Нет, она замечательная — зрителю слышен каждый твой вздох, даже звуки на piano, но если ты отходишь от края сцены метра на три-четыре вглубь, то перестаешь слышать оркестр. Оперу «Тоска» я отработал хорошо, там мизансцены изначально выстроены так, что двигаться приходится мало. А через пару дней мы давали «Бал-маскарад». Первое действие прошло нормально, но в следующем во время одной из сцен я поймал себя на том, что ничего не слышу. Суфлером у них работал бывший солист, и он все партии знал. Вижу, он мне отчаянно артикулирует из будки, и до меня доходит, что на какую-то долю я то ли отстаю от музыки, то ли опережаю ее. Быстро сообразил: надо на пару шагов подойти к оркестровой яме, чтобы «поймать» оркестр.

— Как вы держите в голове столько текстов? Больше не забываете слова?

— Учить наизусть и помнить все тексты, все партитуры — часть моей работы. Но бывает всякое, что добавляет очередной седой волос. В такие моменты время будто растя-я-я-гивается, ты успеваешь передумать все самое плохое, что может случиться, хочешь провалиться сквозь землю от стыда, начинаешь судорожно подбирать слова, чтобы заменить забытое. И тут… вспоминаешь свой текст! На самом деле заминка длится буквально пару секунд, и кроме тебя ее чаще всего никто не замечает. Многие спектакли ведь записываются на видео, потом пересматриваешь — да нормально все было. 

— Второго декабря отмечалось 100-летие Марии Каллас. В ее судьбе было много перипетий, но отдельно в историю вошла постановка оперы Пуччини «Тоска» в Лондоне в 1964 году — ее называют эпохальной. Мария Каллас солировала с Тито Гобби в роли Скарпиа. Когда вы начинали работу над образом Скарпиа в Большом театре оперы и балета Республики Беларусь, перенимали у кого-то опыт, манеру, или Скарпиа-Громов — исключительно ваш герой? 

— Он не может быть только моим даже в силу того, что это определенный персонаж, которого автор изначально наделил некими качествами. Спектакль с Тито Гобби в записи я видел. Но мне больше импонирует кинофильм-опера, где в роли Скарпиа выступал американский баритон Шерил Милнз. Но я брал от него не пение — я смотрел, как он ведет себя, как ощущает себя в разных сценах.

Для себя роль Скарпиа я объяснил так. Начальник римской полиции — должность, но при этом указано «барон Скарпиа», то есть он человек с титулом, что накладывает отпечаток на поведение. Да, он совершает достаточно нелицеприятные поступки, но, согласитесь, любой человек оправдывает свои действия, подгоняя под них собственную мораль. На Скарпиа возложена задача следить за порядком во вверенном ему подразделении. На протяжении всего спектакля он предстает не просто мужчиной, вожделеющим Тоску, а человеком со своими мотивами и пониманием жизни. Мне самому интересно, когда персонаж проявляется по-разному — вот он холеный-лощеный, потом становится зверем, превращается в льстеца, предстает подлецом.

Я часто бываю в жюри детских конкурсов. Уже заметил: некоторые дети технично верно играют на музыкальном инструменте, а другие — будто непринужденно играют с ним. Вторые всегда ярче выглядят. Так и я: мне нравится состояние, когда можно играть с материалом, с ролью, лепить свой образ.

— Поэтому вам легко далось перевоплощение в придворного шута Риголетто со своеобразной, скажем так, внешностью?

— Наш спектакль, который поставил Неэме Кунингас, решен в таком ключе, что Риголетто просто работает горбуном. Есть сцены, в которых он выглядит пристойно и ходит ровно, а когда надевает шутовской наряд, то начинает прихрамывать, у него появляется уродливый горб. Обратите внимание: когда «на работе» Риголетто исполняет свою знаменитую арию «Куртизаны», он выпрямляется в полный (мой) рост и его уже не согнуть, не сломать. Тем не менее это, скорее, отрицательный персонаж. Постепенно к нему приходит осознание того, что, говоря современным языком, закон бумеранга работает. Это то, с чего мы с вами начинали разговор: за все в жизни приходится расплачиваться. И моя задача была показать публике героя, который скрючен не столько внешне, сколько внутри себя.

— Были ли роли, от которых вы отказывались?

— Я отказался от роли в «Летучем голландце» Вагнера, так как понял, что как певцу мне это повредит. Там достаточно сложная подача звука. Да, я пою драматический репертуар, но понимаю, что если возьму произведение Вагнера, то у меня рассыплется верхний регистр, и я в него больше никогда не вернусь, а спектакли Верди будут уже не для меня. Не считаю, что нужно быть «всеядным» и хвататься за любую роль. Голос дан один и на всю жизнь, и только от меня зависит, как я им распоряжусь. Я иногда шучу, что для такого голоса, как мой, Вагнер написал только романс Вольфрама из оперы «Тангейзер».

По той же причине я отказался от ролей в спектаклях «Саломея» Штрауса и «Самсон и Далила» Сен-Санса.

— Самым баритоновым композитором считается Джузеппе Верди. Согласны?

— Абсолютно. Он действительно создал для баритона очень много яркого, красивого, показательного — того, что заставляет самого исполнителя переживать и выкладываться на все сто, и это получает отклик у зрителя. Ни в коем случае не смею упрекать других композиторов в том, что они обходили вниманием баритон. Но у Верди что ни опера, то любая ария звучит как отдельный концертный номер.

Джакомо Пуччини, например, тоже использовал в своих произведениях вокал баритона. Возьмем его оперу «Богема». В ней звучат два баритона — музыкант Шонар и художник Марсель. Но арии нет ни у одного из них, зато есть у баса и тенора. Или спектакль «Мадам Баттерфляй» («Чио-Чио-сан»). Баритон Шарплес поет весь спектакль — и в первом действии, и во втором, и в третьем, но сольного номера у него нет. Есть, правда, небольшое исключение в этом контексте. Идет на нашей сцене еще одна опера Пуччини — «Виллисы. Фатум», в которой я исполняю ведущую роль — Гульельмо. Там есть ария «Preghiera» («Молитва») для трио главных героев с хором. Безумно красивое и очень сложное произведение: эта ария каждый раз тебя просто разрывает в клочья. Пока ее исполняешь, уже устаешь. Но, кроме того, есть сольная ария и отдельно для баритона.

— Бывает, что думаете: ну почему я не тенор?

— Нет! Я счастлив быть баритоном. Никогда не мечтал стать ни басом, ни тенором. Хотя, признаюсь, иногда хотел бы исполнять какие-то из их произведений.

— Вы — частый гость торжественных мероприятий белорусских нефтехимических предприятий. Для артиста есть разница, кем и где работает его зритель?

— Когда выступаешь перед аудиторией, которая тебя знает, поешь знакомые для публики произведения, тебя всегда принимают хорошо. У меня в репертуаре девяносто с лишним процентов той музыки, которая мне самому очень нравится, и я с удовольствием делюсь эмоциями со зрителями. С концерном «Белнефтехим» всегда приятно сотрудничать. Из ярких воспоминаний — выступление на концерте, посвященном 25-летию концерна. Часто меня приглашают на торжества нефтехимических предприятий. Первого декабря, например, выходил на сцену по случаю 65-летия ОАО «Полоцк-Стекловолокно». Меня очень тепло принимали и работники предприятия, и их многочисленные гости, приехавшие из других городов и стран.    

ФОТО Елизавета Лукашун